Восход Ганимеда - Страница 23

— Извините, Антон Петрович, а может, я так? — вдруг спросила она. — Только переобуюсь?

— Да что за церемонии на самом-то деле? — Колвин, видя, что она застыла в мучительной нерешительности, и совершенно не понимая причин этой стеснительной робости, протянул руку, — безо всякой задней мысли, конечно, — и расстегнул одну из пуговиц ее пальто.

Он физически ощутил, как она вздрогнула, сжалась, и та внезапная перемена, что произошла с ее глазами, лицом, оказалась столь разительна, что Колвин тоже вздрогнул, невольно опустив руку.

Один раз он видел подобное выражение в глазах собаки, когда несправедливо наказал ее, вытянув поводком вдоль хребта. Осмысленное чувство ярости, неприятия, готовности дорого взять за свою честь или, по крайней мере, за то, что под ней подразумевается.

— Не надо, — твердо, но безо всякой злобы произнесла она, расстегивая пальто. — Я сама.

Она отвернулась, вешая одежду, а Колвин весь сжался, похолодел внутри, когда понял, что не только кусок хлеба был ее единственным достоянием…

Под пальто не было ничего, кроме заштопанной в нескольких местах теплой ночной рубашки, какие носят зимой и летом вечно зябнущие в силу своего возраста старушки.

Лада повернулась, не пряча взгляда, и спокойно произнесла:

— Извините, Антон Петрович, я думала, будет лучше, если остаться в пальто. Я не могу носить грязную одежду… — внезапно призналась она, и по ее глазам было видно, что эта странная во всех отношениях девушка сказала немного больше, чем хотела.

У Колвина перехватило дыхание, но не от вида округлостей молодого тела, которые тонко прорисовывала плотно облегающая фигуру ткань, а от запоздалого внутреннего стыда.

Не суди, да и несудим будешь…

Он молча развернулся, прошел в ванную комнату, и оттуда вдруг раздался его голос:

— Ладушка, подойди сюда!

Она не надела тапочки, и по линолеуму коридора мягко прошелестела ее прихрамывающая поступь.

В глазах девушки блеснула предательская влага, которая была удалена, вытравлена одним резким движением перед самым порогом ванной комнаты. Неизвестно, что явилось причиной — вырвавшееся у Кол-вина виновато-отеческое «Ладушка» или просто ужасное, болезненное напряжение происходящего, но вошла она спокойно, с твердым, даже немного жутковатым выражением на искаженном лице…

— Вот… — Колвин осекся, напоровшись на ее взгляд, и рука с теплым халатом повисла в воздухе. — Держи. — Отбросив сомнения, он сунул халат ей в руки и внезапно добавил: — Можешь включить горячую воду. Ты моя гостья. А я пока пойду посмотрю, чем мы будем обедать.

* * *

Застыв посреди ванной комнаты, как грубо и неумело сработанный манекен, она, не шевелясь, напряженно всматривалась в собственное отражение, что в полный рост демонстрировало ей зеркало, прикрепленное к стене рядом с раковиной обычными, чуть побитыми ржавчиной металлическими креплениями.

Было ли у нее свое, сокровенное представление о чуде?

Скорее всего, что нет…

В ней присутствовала та гармония, когда душа и тело являются зеркальными отражениями друг друга. Как черты ее лица оказались изломаны прихотью искалеченных алкоголем генов, так и душа Лады пребывала в стадии осколков кривого зеркала, что отражают лишь искаженные кусочки реальности, не в состоянии объять картину в целом.

Не важно, что за ужас предлагал ей день сегодняшний: или потные объятия извращенца, или наполненную паром и запахом нечистот мойку огромного фешенебельного ресторана, или промозглую улицу с утлой защитой из картонных коробок из-под импортной телеаппаратуры, — везде Лада воспринималась окружающими как нечто странное, и не за ее внешний вид, а именно за то, что, дав жесткий отпор какому-нибудь пьяному насильнику в темном переулке, она, поправив растрепанные в схватке волосы, и машинально выковыривая из-под ногтей чужую кожу, уходила, не матерясь, не проклиная обидчика, не издеваясь над поверженным, и по чертам ее лица минуту спустя уже блуждала легкая тень сентиментальной улыбки.

Она могла убить, если ее прижимали спиной к стене или загоняли в угол, но зло не скапливалось в ней, скатываясь по наружной оболочке, как дождевые капли по вощеной бумаге…

Сейчас, стоя у зеркала, она не знала, что ей делать — бежать ли отсюда сломя голову или же остаться.

Инстинкты кричали — беги. Ее жизненный опыт не предполагал нормального развития событий. Квартиры, в которых ей доводилось бывать раньше, как правило, являлись более убогими, и приводили ее туда по большей части силой…

Она в нерешительности стояла перед зеркалом, глядя на свое, совершенно незнакомое, как оказалось, лицо, и слезы вдруг брызнули из глаз сами по себе, сбегая по щекам крупными горячими градинами.

Лада быстро задушила их.

Крутанув барашек смесителя, она болезненно ощутила, как упругая струя горячей воды ударила в дно чугунной ванны, разлетаясь гудящими брызгами.

* * *

Антон Петрович возился на кухне, готовя обед, когда хлопнула дверь ванной комнаты и по линолеуму прихожей зашлепали босые ступни ног.

— Надень тапочки! — машинально напомнил он и вдруг спохватился, осознав, что она — не одна из его овчарок, а девочка с улицы и не стоит разговаривать с ней так, словно Лада жила тут с самого рождения. Он просто позвал ее с целью накормить, дать возможность нормально вымыться… и нечего делать из данной ситуации проблему…

Колвин вдруг поймал себя на том, что рассуждает так, будто он — молодой офицер, пригласивший в дом случайную знакомую. «Господи, какая чушь… — подумал Антон Петрович. — Совсем, брат, в маразм впадаешь…»